Семилово: в корне «семь» или «семья»?

Деревня на десятом километре

А вот что было на одиннадцатом – читайте

Сначала – присказка. Местный старожил Алексей Андреевич Кондрушин рассказал нам, что когда-то давно, ещё будучи мальчишкой, слышал от стариков рассказ, как Семилово получило своё название. Якобы село основали несколько семей, высланных сюда за какие-то долги или провинности, сейчас уже не уточнить. Именно слово «семья» и стало родовым в названии, а не число 7, как можно подумать. Правда это или нет, но это местная (и весьма интересная!) легенда; за что купили, как говорится, за то и продаём.

Жизнь этого села разделена на два неравных периода: до лета 2010-го и после, когда страшный пожар стёр с лица земли несколько десятков домовладений и унёс жизни двух человек. А ведь в своё время жизнь тут кипела: в советские годы здесь было свыше 90 домов, свои пекарни, клуб, кузница, конюшня. Семилово имеет отдельную страничку и в летописи выксунской лесовозной УЖД, о чём мы сегодня и поведаем читателям.

Сначала нужно пояснить, что главным направлением УЖД был участок «Павильон – Сарма» длиной порядка 70 километров. От этой железнодорожной магистрали, соединяющей Выксунский и Вознесенский районы, отходили многочисленные ветки, среди них и Семиловская.

Железная дорога заходила в Семилово лишь частично, со стороны магазина, принадлежащего лесоторфоуправлению (ЛТУ). Основная линия шла дальше на Унор и не касалась жителей напрямую, потому сошедших с поезда людей на станции «Домики» забирал приписанный к селу мотовоз с одним вагоном. Этот локомотив числился местным и после того как привозил пассажиров в Семилово, заезжал в специально оборудованный гараж-депо. Если сейчас добираться на машине по разбитой дороге со стороны Новодмитриевки, этот участок, о котором шла речь, будет в правой стороне села.

Алексей Михайлович Пятак (начинал помощником машиниста в 1968 году, в общей сложности стаж работы на Выксунской УЖД – около 25 лет):

– В плане проектирования станция Семилово была не особо удачной. Сама деревня расположена на так называемом 10-м километре, а на следующем, 11-м, на довольно крутом подъёме, находился стрелочный перевод. В обычном состоянии маршрут шёл на перегон, но иногда вёл в тупик, там рядом был магазин. На некоторых деревенских станциях стрелочные переводы охранялись стрелочниками, а здесь – нет. Иногда бывало, что ведёшь гружёный состав, разгонишься, а в верхней точке косогора стрелка переведена по направлению магазина! Вовремя затормозишь, спустишься обратно, переведёшь стрелку как надо и снова на разгон… Потому этот подъём был своего рода лотереей, едешь и думаешь: а куда стрелка приведёт сегодня?

Пару слов про упомянутый ветераном УЖД семиловский магазин. Как было сказано выше, он находился вблизи ж/д пути, поскольку все продукты завозились в узкоколейном вагоне: мука, консервы, сигареты, крупы и т.д. Хлеб в деревню не доставляли: его пекли в двух пекарнях, находившихся рядом с райповским и леспромхозовским магазинами. Таким образом, узкоколейка была не только работодателем и средством передвижения для местных жителей, но играла важную роль в быту сельчан, обеспечивая необходимыми продуктами питания.

До начала 60-х основной работой для семиловцев были добыча леса и торфа для ВМЗ. Кто-то трудился на путеукладчике или на лесовозном погрузчике, кто-то путейцем или разнорабочим в лесу. Это и понятно: далеко ездить не надо, закончил работу – снова возвратился в деревню.

Основная добыча торфа велась на Некрасовском болоте (на железнодорожном сленге – так называемый 31-й км), что в 20 км от села. Кстати, ответвление, идущее от Семилово в направлении к посёлку Светленький, так и назвали – Некрасовская ветка. Потом металлургический завод перешёл на мазут, торфяные разработки забросили за ненадобностью и основной упор был сделан на добычу кругляка.

– Для перевозки древесины использовались сцепы – спаренные платформы длиной примерно 18 метров, – вспоминает Алексей Пятак. – Эти сцепы позволяли перевозить кругляк без лишних распилов ствола. Стандартный узкоколейный вагон в длину около 8 метров, но по перевозимому весу сцеп считался тяжелее, чем два обычных – соотношение было примерно 1:3. Возьмёшь, к примеру, в состав 25 таких сцепов и выходит, что в весовой норме привёз сразу 75 обычных вагонов…

Заготовка древесины велась следующим образом: после того как заканчивали валку леса на одном участке, местными руководителями лесного хозяйства и железной дороги принималось решение о переходе на другой. После этого расчищали площадку и от главного пути «накидывали времянку» – временную железнодорожную ветку к месту заготовки. Сюда перегоняли и спецтехнику для перевозки и погрузки кругляка, и здесь же ставили бараки для рабочих.

Семиловский старожил Николай Андреевич Спирин, в гостях у которого мы побывали, рассказал, что до самой пенсии проработал на заготовке леса разнорабочим:

– Раньше в рабочем поезде, ежедневно нас перевозившем, всегда было тесно, иной раз не протолкнёшься. Кто-то дремлет, полусидя, всю дорогу, кто-то байки из жизни травит, а кто-то с собой гармонь захватит – и на весь вагон «задвинет»!

На просьбу рассказать какой-нибудь памятный случай, поизошедший на местной узкоколейке, Николай Андреевич на пару секунд задумывается, хмурится, но, вспомнив, быстро кивает головой:

– Был один случай у речки Сноведи, который все местные запомнили… Где-то в начале 60-х, зимой, тяжёлый лесовозный трактор переезжал по какой-то надобности в лес через железнодорожный перегон, зацепил его случайно санями и повредил. Спустя некоторое время по этому пути ехал гружёный кругляком поезд. Р-раз! – и локомотив вместе с несколькими платформами с грохотом опрокинулся набок, груз рассыпался, ещё часть вагонов просто сошла с пути. Локомотивная бригада тогда не пострадала, обошлось. Но перегон-то, получается, заблокирован, движение встало! Мы всей деревней тогда помогали в восстановлении, такое не забудешь…

Положение лесовозной УЖД ухудшилось на рубеже 80-90-х годов, а с развалом СССР для нашей узкоколейки настали по-настоящему тяжёлые времена. Стало ясно, что по некоторым маршрутам уже нерентабельно перевозить грузы и пассажиров. Было принято решение начать постепенную ликвидацию путей определённого направления. Сначала был демонтирован самый дальний участок Выксунской УЖД – Илевская ветка (в направлении к востоку от посёлка Сарма). Затем пришёл черёд и других линий. В период 1993-1996 гг. была разобрана Лашманская кольцевая ветка (маршрут Новый Лашман – Лесомашинный), а вслед за ней дошла очередь и до Семиловской. Вот так и закончилась летопись железной дороги в этом селе…

Село относительно спокойно пережило смутные 90-е и нулевые годы нового века. Да, народу не прибавлялось (кто-то уехал, кто-то умер), но часть домов была куплена приезжими под дачи. И как знать, сколько бы ещё просуществовало Семилово в том ритме жизни, если б не лесные пожары 2010 года. Страшная беда мгновенно лишила крыши над головой большинство жителей села. Видео и фото этой трагедии в Интернете пробирают до мурашек. После стихии оставшихся без крова сельчан переселили в восстановленную Верхнюю Верею, а здесь, в Семилово, сейчас в нескольких домах живут приезжие и доживают свой век несколько старожилов. «Красный петух» не добрался до этого пункта в далёком 1972-м, когда в области тоже бушевали лесные пожары, но вернулся спустя 38 лет и практически поставил крест на славной летописи Семилова как населённого пункта.

Дмитрий Макаров. Фото автора. При написании статьи были использованы материалы с сайтов http://ru.wikipedia.org, http://sbchf.narod.ru и http://uzd.wyksa.ru

Ничто на Земле не проходит бесследно,
и юность ушедшая всё же бессмертна

Мы храним воспоминания о ней вместе с милыми сердцу памятными вещами, сохраняя тем самым и историю целой страны

В деревянные деревенские дома, где остались жить только «бабушка да дедушка», заходишь как в другой мир. Законсервированный доперестроечный ХХ век – время молодости и зрелости единственных обитателей дома. Мария Васильевна Спирина, пригласившая нас с Дмитрием Макаровым в гости во время поездки в Семилово, родилась в 1930 году, её супруг, Николай Андреевич, в 1932-м. И дай им Бог ещё долгих лет жизни. Тем более, как сказала хозяйка, в её родне все женщины – долгожительницы, прабабка Алёна вообще до ста лет дожила:

– И все Семиловские, и муж здесь родился. Никогда никуда не переезжали. Дом этот, от родни доставшийся, достраивали, конечно, в своё время: так-то здесь сначала две семьи жили, а потом только наша. Вы не разувайтесь, давно не убиралась. Чайку? Давайте-ка картошечки пожарю, голодные, наверное… Из семиловских старше меня, пожалуй, только Марфа Васильевна, перевезли её после 2010-го в Гибловку.

Пока разуваемся (половички-то идеально чистые), отказываемся от обеда – время ограничено. И как раз половичками интересуемся: давно таких и в таком количестве (по всему дому расстелены и в коридоре на полке их целая стопа) не видели. Мария Васильевна, провожая нас в комнату и усаживая, рассказывает:

– Половики сама ткала. И станок есть – хоть сейчас собрать могу, только он в соседнем доме – родственники переехали, тот и пустует. Может, всё-таки чайку? У них на огороде капусту сажаю – с нашей стороны земля сухая слишком. Зато у нас картошка растёт. Корова ещё в хозяйстве была, но в пожары обгорела. Мы её к дереву привязали, она, видимо, верёвку оборвала и ушла куда-то. Пришла обратно вся обожжённая. Что с ней делать? Отдали.

До пожаров в деревне хорошо было – магазин, например, работал. Нам, старикам, разве что еды только и надо, да общения. Сейчас продукты возят на машине, а вот поговорить не с кем. Кто переехал, кого дети забрали... Тоска у нас теперь непомерная, выйти некуда. Дети, конечно, навещают, но не так часто, как хотелось бы.

Вообще, домов хороших тогда мало сгорело. Мы-то вокруг своего дома косили, а многие неухоженные были, травы возле них сухой много – вот и загорались быстро. Когда беда пришла, дети приехали, ночи не спали, дом караулили.

Пока собеседница задумалась, разматываю шарф. Тепло, ведь сидим в комнате с русской печкой – ею и отапливаются всю зиму. Ещё одна печь – посовременней, круглая в стальном футляре и реже используемая – установлена в большой комнате, которой давно отведена роль гостевой. Туда, видя мою заинтересованность шторками с выбитым рисунком, хозяйка и предлагает пройти. На то, как я минутой позже тереблю накрахмаленную и отглаженную наволочку, печально взирает со стены васнецовская Алёнушка. Кладу подушку обратно, уголком вверх. Мария Васильевна тем временем достаёт из шкафа собственноручно сшитые рубашки, скатерти с теми самыми выбитыми узорами:

– Когда в девках ходила, надеть бывало нечего. Как привезут в магазин штапель – столько отстоишь за ним… А на платье надо. Приданое сама шила. Что надо было? Две подушки как минимум, два, а лучше три стёганых одеяла, пододеяльники… Я замуж когда выходила, только один пододеяльник у меня был, зато простыни белые имелись. А уж в замужестве и рубахи, и халаты шила: покупать-то негде. Многое до сих пор храню. Например, пальто – за свою жизнь только два и было, да и те не сносила ещё. Вообще, я до рукоделия лютая была, а дед в своё время на гармони играл. Сейчас не может – рука не слушается.

Спрашиваю про детские годы, как семья пережила войну.

– В военные годы ходили на просеки. (Раньше так рубили, что кроме маленьких пенёчков ничего не оставалось). Там, где были такие вырубки, сеяли просо. И мы детьми, украдкой – голодно было – бегали потом это просо на одеялках молотить. Возвращаешься в деревню, а тебя председатель совета ловит. Иногда людей даже судили. До сих пор не понимаю, как же так можно было…

Двух братьев на фронт забрали. Один (только недавно как-то через Интернет узнали) похоронен на Пискарёвском кладбище в Ленинграде. Мать по нему всю жизнь плакала, а навестить не могла – не знала, где могила. Да и я теперь, наверное, уже не побываю – разве что дети и внуки. Даже фоточки ведь нету. Молодой был, ничего не успел – от ранения в 24 года скончался в 1942-м. Письма нам писал, не сохранились, «сижу в землянке, передаю, где немцы». Один раз на фрицкой бумаге прислал – агитка в руки попала.

Кончилась война, выжили. У кого слёзы радости, а кто от горя плакал, многие ведь не вернулись.

Для Марии Васильевны воспоминания о войне тяжелы по-прежнему: и брата жалко, и мать, и всех остальных советских людей, столкнувшихся с бедой. Николай Андреевич подсаживается к ней, гладит по руке, успокаивая. И говорим мы уже о сегодняшнем. Интересуюсь, часто ли они бывают в Выксе и сколько стоит проезд. Супруги отвечают, что вроде как немногим больше ста рублей и сами задают вопрос о том, можно ли сегодня доехать до павильона. Не сразу понимаю, о чём вообще речь, и переходим на тему УЖД, которой интересуется Дмитрий.

Когда нас провожают, предлагают обязательно приехать летом – Мария Васильевна обещает достать из закромов станок для половиков и показать, как ткут.

Не знаю, какие деревни увидят мои дети и внуки, но благодаря таким людям, открыто рассказывающим о себе и жизни, что совершенно не свойственно подозрительному ХХI веку, сохраняется вот такая бытовая история века ХХ-го: «Часы с кукушкой! Забываешь, что такие бывают, время смотрю на мобильнике. Ох, какой графин! Прабабушка в такой же в воду серебряную ложечку кидала…». А главное, общаясь со старшим поколением, ты прикасаешься к истории душой, осознаёшь её не цифрами и датами, а судьбами. Рассказывая о войне, учебники не плачут, а люди – да.

Ксения Абдулхакова. Фото Дмитрия Макарова